Евгений Гальперин: Я пишу свободную музыку
Международное жюри 8-го Одесского Международного Кинофестиваля крайне представительно, и тем приятнее, что один из его членов – французский кинокомпозитор российского происхождения Евгений Гальперин (одна из его работ – музыка к «Малавите» Люка Бессона с Робертом де Ниро) – нашел время в своем плотном графике для беседы с корреспондентом национального портала kino-teatr.ua.
КТ. – Евгений, я попросил бы вас представиться нашим читателям, ведь даже в интернете относительно мало информации о вас.
ЕГ. - Что ж, зовут меня Евгений Гальперин, я родился в Челябинске, на Урале, потом жил в Киеве, в Москве…
КТ. – Вы жили в Киеве?!
ЕГ. – Да-да-да, я жил в Киеве с 5-ти до 10 лет. А потом мои родители сделали четверной обмен и оказались в Москве за 3 месяца до Чернобыля. Вот так нам повезло. Думаю, что чуть позже было бы сложно сделать даже восьмерной обмен. А последние 25 лет я живу и работаю в Париже, но работаю в силу своих вкусов и интересов с режиссерами из разных стран. Ведь я с детства влюблен в кино, которое при этом не ограничивается границами той страны, в которой я живу – Франция ли это, Украина или Россия. Мне интересное разное и, к счастью, так получилось, что режиссерам из разных стран было интересно поработать со мной и с братом. Мы ведь работаем вместе с братом Александром.
КТ. – А брат младший или старший?
ЕГ. – Младший, у нас разница в пять лет.
КТ. – И он тоже композитор?
ЕГ. – Да, но до того как заняться кино он писал скорее рок-музыку, у него в Париже была своя инди-группа, но его вкусы были слишком инди, а рынок был уже не инди совсем. Так что он понял, что делать ту музыку, которая ему нравится, будет сложно, и как-то постепенно, видя мой пример – а мы с ним все же всегда играли в одни и те же игры – от футбола до музыки – он ко мне примкнул и нам стало очевидно, что нам надо работать вдвоем, ведь так и интереснее, и эффективнее. Ведь у каждого из нас какие-то свои таланты, свои привязанности к инструментам, да и вообще – переживать падения и взлеты легче вдвоем.
КТ. – Безусловно.
ЕГ. – А когда есть напарник, с которым ты говоришь – а иногда и молчишь – на одном языке, оттого, что мы друг друга знаем с самого детства, - это, конечно, невероятная удача. Так мы с ним и работаем.
КТ. – А правда ли, что вы «чистую» музыку не пишете?
ЕГ. – У вас очень скудная информация (улыбается), поскольку я ее пишу – не много, но буду писать все больше и больше. А вообще-то я с нее начинал. Я писал современную классическую музыку в консерватории…
КТ. – Парижской? Вы там учились по классу композиции?
ЕГ. – Да, по классу композиции. Но сначала я занимался на кларнете в училище (им. Гнесина – КТ), но он мне был не очень интересен, ведь меня на него записали главным образом из-за астмы, для излечения которой надо было разрабатывать бронхи. Но когда бронхи уже были развиты, интерес немножко пропал к кларнету, и в Консерватории я начал писать музыку – именно, так сказать, чистую, а потом – ведь деньги тоже надо было зарабатывать – для рекламы, ведь кино мне казалось каким-то миром практически недосягаемым. А в консерватории в то время писать музыку для кино считалось проституцией, потому что во Франции все очень сильно разделено на клана – вот есть высокое, современная классическая музыка, есть попса, и вот есть то, что уже совсем тротуар – это музыка для кино.
КТ. – Даже невзирая на огромные традиции французской музыки для кино?
ЕГ. Все разделено: кинокомпозиторы считают классических композиторов идиотами-интеллектуалами, которые пишут в шкаф на государственные субсидии, а те, в свою очередь, кинокомпозитров считают тем, что я уже сказал. Хотя, можно сказать «считали», ведь времена меняются. Но тогда меня выгнали из кончерватории после двух лет, потому что я был слишком вольным студентом и слишком открыто конфликтовал с моим профессором, который был учеником и последователем Пьера Булеза (а он – просто бог современной классической школы). Он и другие заставляли меня писать как они хотели, но сделать это было очень сложно, и кончилось все огромным скандалом. И хотя мне неинтересно было там учиться, но когда я узнал, что меня хотят выгнать, во мне проснулся бунтарь, взыграло чувство несправедливости, я немного посопротивлялся, но, в конце концов, это ни к чему не привело. Но к тому моменту я уже жил своей профессиональной жизнью, и после этого я писал в основном для кино. Другое дело, что фильмы я выбирал так, чтобы писать то, что я хочу. Пусть это и была заказная работа, но работа в том русле, в котором мне хотелось, поэтому у меня не было ощущения, что я делаю что-то, чего мне делать не хочется. Оно возникало только тогда, когда фильм был уж очень коммерческий. Но в последнее время я все больше и больше испытываю необходимость написания музыки свободной, параллельно с кино.
КТ. – А как, собственно, вы отбираете проекты, чтобы делать то, что вам нравится? Обладаете ли вы вообще таким авторитетом, чтобы иметь возможность отбирать?
ЕГ. – На этот вопрос могу ответить двойственно. С одной стороны, да, мы отбираем проекты, и все строже и строже. С другой же стороны, порой, отказываясь от проектов, которые нам не близки, мы остаемся ни с чем. Но это необходимость, и пока годлод не заставит нас делать по-другому, мы будем продолжать выдерживать этот баланс.
КТ. – В тех двух интервью, которые я нашел, авторы делали упор на то, что вы написали музыку для «Малавиты» Бессона. Но ведь наверняка же были и какие-то другие памятные вам кинопроекты из тех 17-ти, над которыми вы работали?
ЕГ. – Во-первых, проектов уже около 30-ти. Во-вторых, все же остановлюсь на Бессоне: этот его фильм был для нас очень важным шагом в мире коммерческого кино. После него нас заметили в Америке, у нас появился американский агент. Бессон – такой себе полубог французского кино – сначала авторского, теперь коммерческого. Да и первые фильмы, которые я увидел после переезда во Францию были его – «Никита», «Подземка», «Леон» - и для меня это было абсолютным взрывом. То есть после «Не бойся я с тобой» увидев «Никиту», я понял, что приехал в совсем другой мир. Но, конечно же, были и другие запомнившиеся фильмы: было очень интересно работать с Асгаром Фархади на фильмом «Прошлое». Был очень важный, можно даже сказать – эпохальный фильм Эрика Лартиго «Человек, который хотел жить по-своему» (его показали в Одессе параллельно с открытием фестиваля в Зеленом театре), музыка к которому была нашей первой с Сашей по-настоящему замеченной работой во Франции. А из последних проектов упомяну работу с Барри Левинсоном над фильмом «Лжец, великий и ужасный» с Робертом де Ниро, который сыграл Берни Мадоффа. Ну и, конечно же, работа с человеком, который мне очень близок – это Андрей Звягинцев с фильмом «Нелюбовь». Это было интересно и потому, что это кино Андрея, и потому, что он дал страшную и при этом волнующую и очень возбуждающую свободу творческую – я работал над этим фильмом без картинки, то есть я писал свободную музыку, импульсом к которой была история, рассказанная им по телефону. Андрей считает, что композитор должен предоставить свою, свободную интерпретацию и музыка должна играть свою индивидуальную роль, а не подчеркивать что-то, что уже существует.
КТ. – А каковы ваши ощущения от программы, которую вы судите?
ЕГ. – Очень нравится, что в фильмах программы есть поиск каких-то новых творческих путей, который иногда себя оправдывает, иногда – нет. Но это и нормально, не может же мне все нравиться. Но нравится то, что многие фильмы сделаны с талантом и желанием найти какой-то новый язык. И это здорово и неожиданно, потому что я боялся, что организаторы фестиваля будут больше играть на публику, а тут наоборот – публике дается возможность увидеть то, чтобы они не посмотрели никогда.
КТ. – И тем самым несколько изменить свое представление о кино.
ЕГ. Да-да, абсолютно верно.
КТ. - Ну что ж, спасибо. И всяческих вам успехов.
Алексей Першко 21 июля 2017
