Николас Эллиотт: «Астенический синдром» - шедевр

    НЭ. – Да, именно второе. Я стал кинокритиком просто из-за любви к кино и читая кинокритику. Я рос в Люксембурге и где в возрасте 16 лет я полюбил кино…

    НЭ. – Да, я родился в США, недалеко от Нью-Йорка. Но еще в молодости я жил во Франции, потом в Люксембурге, и в подростковом возрасте я полюбил кино. Но достаточно быстро это занятие затянуло меня и я начал читать Cahiers du Cinema, что и поставило меня на путь синефилии во французском духе, в которой столицей мира был, конечно же, Париж. И я стал настоящим парижским синефилом. И в свои 20 лет я много ходил в синематеку, в кинотеатры Латинского квартала…

    НЭ. – Да, да, именно: в «Шампо» я посмотрел массу фильмов. Да и совсем недавно я был там, смотрел «Боль и славу» Альмодовара - это было 2-3 недели тому назад, от силы месяц. И когда я жил в Париже, то был достаточно одинок, смотрел в одиночестве много фильмов, так что обсуждение фильмов происходило между мной и критикой. Я читал «Кайе» и у меня в голове происходил диалог с тем, что я там читал. И тогда же я встретил очень молодого критика из этого журнала Стефана Делорма, с которым мы оставались друзьями даже когда я жил какое-то время в Нью-Йорке. И в какой-то момент Стефан вернулся в «Кайе» и стал его главным редактором. Он и предложил мне стать частью команды этого журнала. И я тогда уже писал, но не критику: я писал театральные пьесы, другие вещи, и вот так совершенно органично я вошел в команду. Но я никогда не изучал кино в учебном заведении: не только кинокритику, но и кино как таковое. У меня нет официального кинообразования: я лишь видел много фильмов и много читал о кино.

 КТ. – Почти как я: у меня тоже нет никакого специального образования в области кино, я по профессии преподаватель русского языка для иностранцев (странная, замечу, профессия). И с самого детства я любил кино, я смотрел все, что мог найти в киевских кинотеатрах. И вот так совершенно естественно я стал писать о кино… Хотя нет, сначала я работал на киевском кинофестивале «Молодость», возможно вы его знаете…

НЭ. – Да, да, конечно.

    НЭ. – Вы несколько преувеличиваете, говоря, что я очень хорошо знаю историю. Приехав сюда, я понял, что знаю украинское кино и кино одесское намного лучше, чем мне представлялось. Должен признаться, что я не отдавал себе отчета в том, до какой степени Одесса является столицей мирового кино, центром кино. Конечно, я знал Эйзенштейна, знал Довженко, но я забыл, что Дзига Вертов снимал часть «Человека с киноаппаратом» в Одессе. К своему стыду должен признать, что я не отдавал себе отчета в том, что Муратова работала здесь, а ведь «Астенический синдром» для меня – абсолютный шедевр, ярчайшая кинематографическая вспышка, чистый кинематографический сюрприз. И осознавать, что я сейчас в городе, где это создавалось – глубокое потрясение. И я забыл, а может и не знал, что Параджанов бывал здесь, что здесь снимал Хуциев… Так что только попав сюда, я как бы собрал воедино мои познания об украинском кино и кино одесском. Но должен признать, что если месяц или два тому назад меня бы спросили об украинском кино, я бы говорил о более современных вещах – например, о Сергее Лознице – а не о тех режиссерах, которых только что упоминал. Так что говорить, что я знаю ваше кино очень хорошо, было бы ошибочно.

КТ. – Ясно. В таком случае крайне жаль, что вы не были здесь на первом Одесском Международном кинофестивале, когда на Потемкинской лестнице показывали «Броненосец «Потемкин» Эйзенштейна. 

    НЭ. – Да, это должно было быть потрясающе!

    НЭ. – Да, это просто гениально! Я очень хотел бы это увидеть!

    НЭ. - Вы ставите меня в несколько неловкое положение. Я не могу вот просто так назвать вам имена украинских режиссеров, но последнее время стал смотреть все больше украинских режиссеров – и не только потому что я сейчас здесь, но и потому, что я еще являюсь отборщиком фестиваля в Локарно. И что меня особо интересует в украинском кино, так это то, что, с одной стороны, Украина за последние десятилетия проживает очень трудный период, о котором я не берусь судить, ведь я не понимаю все нюансы, но у меня складывается впечатление, что на западе – будь то в США или же в Западной Европе – отдается предпочтение вашим фильмам достаточно тяжелым, рассказывающим об этой ситуации. А вот меня больше интересует то, что я начинаю видеть все больше ваших фильмов, которые идут другим путем. Вот, например, на этой неделе я посмотрю фильм «Мысли мои тихие», который будет здесь в национальном конкурсе. 

    НЭ. – Да-да. Я уже видел его частично, и я еще не знаю, действительно ли это хороший фильм и какое решение примет жюри. Но я хочу сказать, что для меня увидеть украинский фильм, который, во-первых, комедия с главным персонажем, который представляет собой что-то вроде гиганта, потерявшегося в украинских пейзажах, а, во-вторых, он все же отражает происходящие у вас вещи, - вот это самое интересное. Интересно видеть, что украинское кино способно показывать не только руины Донбасса и танки. Так что, резюмируя, скажу, что крайне интересно видеть, что современное украинское кино более разнообразно, чем это представляем мы на фестивалях в Западной Европе и в США.   

    НЭ. – Какие? Думаю, я мог их видеть.

    НЭ. – Нет, этого я не видел.

 

    НЭ. – Ах, ну да, конечно! Я его видел, но не могу пока сказать…Но я знаю, почему этот фильм не входит в программы Одессы и Локарно… Он будет на другом фестивале.

    НЭ. – Да, но я не знаю, можем ли мы об этом говорить.

    НЭ. – А, хорошо. Так вот этот фильм – это именно то, как представляется украинское кино сейчас на Западе, но он – абсолютная удача. Его сюжет работает на все 100 процентов, режиссура – сверхмощная, каждый кадр – крайне удачный. Это полный успех! И я крайне доволен, что в украинском кино есть такие фильмы, а рядом – фильмы вроде «Моих мыслей тихих», которые предлагают радикально другие вещи.

    НЭ. – Да, а я и не знал. А «Племя» - это украинский фильм?

    НЭ. – Какой же я глупец! Конечно, я знаю этот фильм. Просто он как-то совершенно вылетел у меня из головы. Я знаю его, но прошу простить меня, потому что должен сказать, что ненавижу этот фильм. Он просто блестящий в построении кадров и сцен, работа оператора-постановщика очень сильная, но он для меня – образец фильма с Востока, который вредит моему интересу к вашей кинематографии. Он, с моей точки зрения, кадр за кадром, сделан для того, чтобы расплющить нас, поставить нас перед лицом так называемой реальности, которая настолько отвратительна, что я не понимаю, где тут любовь к кино, где тут желание жить у этого режиссера. Показательный момент – сцена, когда герой разносит голову каким-то предметом мебели, которая длится 3 или 4 минуты! Что это такое?! Чему это служит?! Я не буду защищать кино, которое утверждает, что жизнь прекрасна и все чудесно, но «Племя» - это прямая противоположность тому, что я ищу в кино. Именно поэтому я забыл про этот фильм: я очень резко высказался по этому поводу пять лет назад, когда посмотрел этот фильм в Каннах. Возможно, я даже попытался стереть этот фильм из памяти, но, конечно же, я его знаю.

    НЭ. – Я тоже, но точно ему не надо позволить снять «Племя 2»…

    НЭ. – Да нет, ему нужно работать с BloomHouse и Джейсоном Блумом и снимать фильмы ужасов, в которых он сможет плющить людей днями напролет. И все же очевидно, что он – невероятный режиссер.

    НЭ. – Да, сейчас намного больше шумихи и разных цифр, чем взвешенных и обдуманных слов, и в этом мире роль хорошей кинокритики тем более важна. Для меня кинокритика никогда не была чем-то вроде советчика по потреблению того или иного продукта – мол, пойди, посмотри то, не смотри этого. Критика, которую я уважаю, должна пробуждать во мне интерес, это – своего рода продолжение беседы. И я никогда не читаю критики до просмотра фильма, но мне приятно осознавать, что есть критики фильма, который затронул меня, которые дадут мне возможность продолжить дискуссию. Возможно таких критиков становится все меньше… Хотя нет, я беру эти слова обратно… Не думаю, что их будет становится меньше. Потому что мы настолько настойчивы в том, чтобы находить информацию о том, что нам нравится, что мы любим. Например, три месяца назад я был в Иране и я был потрясен утонченностью одного местного синефила. Этот молодой иранский критик сказал, что он без ума от Жулио Бресана, который, конечно, очень интересный бразильский режиссер-экспериментатор и его знают, но он все же не Тарантино и не Каракс. Думаю, что везде в мире есть люди, которые жаждут размышлять. Они умудряются находить нужные фильмы и им нужно больше, чем написано в IMDB или цифры Rottentomatoes. Так что думаю, что критика выживет, даже если этот труд будет все хуже оплачиваться. Всегда будут находиться пассионарии, которые будут гореть желанием поделится своими знаниями и мыслями. И  публика для этого тоже будет всегда. Другое дело, насколько эта работа будет видима и какими будут способы выживания критики. Вот это будет действительно сложно. Надеюсь, что критика все же будет уважаться и не станет прибежищем только для фанатов.