Юрий Речинский. Путь к «Утопии»

Казалось бы, поводов публиковать интервью с Юрием Речинским нет никаких: его крайний фильм «Январь-март» был в конкурсе ОМКФ уже почти год назад, а до выхода следующего пройдет еще какое-то время. Но разговор с Юрием во время Недели австрийского кино, в программу которого «Январь-март» входил, показался настолько интересным, что положить его в ящик представляется несправедливым. Тем более, что Юрий Речинский – из тех молодых режиссеров, которые – без всякого сомнения – уже формируют и будут формировать и в дальнейшем представление об украинском кино в мире. Ниже – литературное изложение этого разговора.

После школы я пошёл учиться в Политех. На computer science… Как это сейчас называется? Программист, наверное. Провёл я там два года с половиной. Учил я математику и прочие науки, а потом как-то сразу понял, что мне проще писать сценарии… Начал я ещё в школе писать какие - то похабные рассказики про одноклассников, а в Политехе – по мере изучения математики – они стали приобретать всё более какую-то структурно-сценарную форму. А дальше поступил очень просто – я сразу заявился в Карпенко-Карого, чтобы спросить кого-нибудь, что с этим делать? Встретил меня документалист Александр Коваль, который по счастливой случайности как раз набирал курс. И он сразу сказал: Приходи ко мне на экзамены. Я пришёл, поступил, но за полгода понял, что после Политеха это всё такая огромная афёра по потере времени… Интенсивность совершенно другая. А очень хотелось научиться просто практическим вещам – монтаж, сценарий… Подобного доступа мне там не дали, а потому я попал на теле, монтировать новости. Где-то полтора года монтировал и ассистировал, а после я понял, что всему, что нужно, уже научился и можно двигаться дальше, в сторону кино. Ведь телевидение имеет свойство как-то быстро засасывать – ты уже ассистент, а ещё через пару лет – и режиссёр. Да и с каналом повезло – это была «Эра», а всё самое лучшее, как известно, было сосредоточено там… Шучу. Потом был телемувик, а это уже какая-никакая съёмочная площадка. Меня взяли на монтаж, а после сразу началось вращение уже в рекламе. Потом сразу же подвернулся проект в Грузии с мосфильмовскими армянами. Но это уже было кино для кинотеатров – большой коммерческий фильм по заказу Sony Pictures. И прямо из Грузии я попал на «Мосфильм». Там я провёл два года в общей сложности, смонтировал огромное количество совершенно ужасного российского коммерческого кино с большим бюджетом, а потом с наслаждением свалил в Киев обратно с конкретным желанием что-то делать уже самому. А потом был период какого-то сумбура – выставки с Марущенко, рекламные ролики… Шатания, в общем… А потом у меня случилось происшествие в реальной жизни с реальной моей девушкой бывшей, такой первый опыт знакомства с киевской реальностью, от которой меня как-то раньше огораживали. Больница скорой помощи месяца 2-3, ночные дежурства, непонятная ситуация – выживет человек или нет, если придёт в себя – останется ли память, двигательные функции… Чудный зимний период… А когда к весне всех выписали и всё как-то устаканилось, я понял, что так дальше нельзя, и при первой же возможности сбежал в Одессу.

Я сидел с оператором, бухал. Он рассказал, что был на съёмке в Одессе и общался с персонажем, который знает подвал в Одессе, где живут беспризорники. И я предложил влезть к ним и познакомиться. Как-то совпало с моим желанием уехать и спрятаться. Я ведь до этого никогда документальное кино не снимал. И не хотел его снимать. Просто хотелось в какое-то место, где было настолько хорошо, чтоб перебило моё внутреннее хорошо. Отвлечься от жизни, эмоций и травм. Понаблюдать за другими. И чем больше эта другая жизнь будет отличаться от того, как привык жить я – тем лучше. Я ведь никогда таких ребят не видел. Был читающим книжки безобидным задротом. Мы приехали в Одессу, сразу поехали к тому подвалу, постучали в картонное окошко, познакомились, сразу же завязался разговор, нас пригласили внутрь. Я залезаю, размышляя, в какой момент мне на голову приземлится обрезок трубы. Но оказалось всё гостеприимно – меня провели в «жилой отсек», посадили. Расспросили, какой масти и зачем пришёл, я показался не особо интересным – ну, впустили, и всё. А сами сосредоточились на том, чтобы приготовить ширево и уколоться. Я посидел у них с часок, вылез и понял, что мы останемся здесь на подольше. Потому что этот опыт сильно чистит мозг. Чего я, собственно, и добивался.

SickFuckPeople снимался достаточно долго. За полтора года мы к ним приезжали раз 5-6. Мы просто наблюдали за жизнью этих ребят, вычленились персонажи – и интересные, и опасные, и не очень приятные. С каждым приездом знакомых появлялось больше, и больше открывалось граней их жизни. Потом мы из отснятого собрали какую-то версию – ни полный метр, ни короткий, непонятно что. И умудрились показать на трёх фестивалях, самым крупным из которых была киевская «Молодость». Я в этой афёре с самого начала вёл себя как режиссёр, а в результате оказался и монтажёром, и продюсером. То есть оказался именно тем, кем очень хотел быть. А потом много лет думал, что хочу быть режиссёром документального кино. И кардинально ошибался. Но меня заметили, нашлись какие-то деньги у какого-то продакшена на что-то следующее, но потом всё заглохло. А этот незаконченный проект увидел живущий в Киеве австриец – Клаус Придниг. Он повёз мои картины в Австрию, а через какое-то время сам Франц Новотны (режиссёр и продюсер) приехал в Киев. Специально познакомиться со мной, с предложением доделать до полнометражного SickFuckPeople. Привез денег, контракты – мечта! Он хотел покопаться в уже снятом, чтобы раздуть хронометраж, а я им сразу предложил вернуться и доснять. Они сказали – нам не важно, ты только поместись в сумму денег. А единственное пожелание – какой-нибудь лучик надежды в конце. Ну, я там ему в финале птичек покормил… Да и вообще беременная женщина – всегда надежда. Вот так через два года мы поехали в Одессу и встретили часть старых персонажей. И нашли ещё более убивающие истории… Сняли мы всё очень быстро, достаточно оперативно смонтировали, а потом 9 месяцев пытались подать его на фестивали. Австрийцы периодически нам сбрасывали комментарии разных директоров, которые были возмущены этим фильмом. А потом его взяли в Торонто – на один из самых важных фестивалей документального кино. А сразу после Торонто сами австрийцы и спросили – что будем снимать дальше?

Я говорю – у меня есть история, игровой фильм. Ugly называется. Они меня послушали, мы начали писать это всё… Просто серия записанных флэшбэков, которая стала принимать форму визуально давящей и впечатляющей киноистории. И лишь потом пришёл сценарий. То есть не классический – с прописанными диалогами, репликами в кадре… Всё было построено на импровизации. Некие блоки, где ясны только начало и конец – как блок дня рождения, к примеру. Каждый из актёров не знал до конца, что произойдёт. Как я собственно, работал с актёром? Огромное количество времени на подготовку, документальный рисёрч их персонажей. Черепно-мозговая травма у Ангелы, альцгеймер у Марии. Актрисы сами приезжали в клиники, как документалисты – наблюдали, брали интервью, работали в качестве помощниц-санитарок. Собирали истории, детали, потом приносили их мне, мы вместе садились, обсуждали и писали какую-нибудь сцену. А потом репетировали. Но не сцены из фильма, а то, что было до. Чтобы я вовремя успел внести в персонаж коррективы. Про больницу вообще отдельная история. Готовилась предыстория персонажа и документальный рисёрч по болезни, потом последовательность сцен – так получался классический сценарий, под который мы получали деньги, но с каждым следующим шагом в неповоротливой махине запуска фильма сценарий всё более «удалялся». Появление «живых» актёров в корне и немедленно меняет всю историю. Как и локации. И время. Вся история в Украине строится вокруг неимоверно снежной зимы и парализованного города. Я точно знал лишь то, что именно мне не нравится. А не нравится мне мертвечина. Всю первую неделю съёмок мы просто пытались нащупать, что же всё-таки мне нравится делать с актёром и с локацией. Любой выстроенный кадр – на штативе, классический – или не дай Бог написанная реплика… Мне это хотелось тут же уничтожить! Я не верил ни единому пикселю на экране! Мне хотелось жизни в кадре. Длинного живого момента, когда я чувствую воздух и запах этого места и этого момента времени. Мне очень повезло, что самая первая сцена сразу же получилась. В реальной реанимации. Ты подготовил актёра, рассказал о его предыстории, отрепетировал его характер, запустил его «внутрь» вместе со съёмочной группой и смотришь в монитор. 4 часа. А потом говоришь «стоп».

К моменту запуска картины всё, чего можно было опасаться и бояться, уже случилось. Запустившись с игровым фильмом, я поместил себя, как и в том подвале, в изначально очень страшную ситуацию. Она была в сто раз страшнее, непрерывнее и растяжённее во времени. Появление Влада Троицкого в роли отца стало спасением. У меня было всего три дня, чтобы найти замену. Причём лично мы с ним до этого не встречались, хотя я, естественно, неоднократно бывал у него на спектаклях. Троицкий спас этот фильм, как спасло его и множество других людей. Задача было простой – чтобы этот неповоротливый корабль фильма, который начал разваливаться по многим не зависящим от нас обстоятельствам – хоть куда-то поплыл! Кастинг завершился ещё в 2013-м, и мы уже были в Кривом Роге, когда на Майдане всё и началось. Мы снимаем, в Киеве начинается жопа, у всех там родные и близкие, часть съёмочной группы уезжает, а я и был бы рад, возможно, всё это оставить, но тогда мне больше в жизни не снимать. Нельзя было ломаться. Так что за всё про всё создание картины растянулось почти на пять лет. Было два съёмочных блока – в Украине, а через год – в Австрии. За это время очень большие изменения произошли во мне. В моём понимании, что работает, а что нет. Австрийская часть была куда более эффективной в том, как это делалось. Я точно понял, какие инструменты дают результат. Мы начали четырьмя часами в реанимации Кривого Рога, а закончили блоками в Австрии без единой команды «стоп». Такие блоки безостановочно длились 8-9 часов. Из одной сцены дня рождения можно сейчас смонтировать ещё одно кино. 

Ульрих Зайдль появился, когда мы отсняли украинскую часть. Украинскую часть мы стали снимать на деньги австро-украинские, потом в Украине перестал функционировать институт кино, у нас вышла задержка, а вот после паузы очень своевременно всплыл сам Зайдль. Согласно стартовой концепции хотя бы половина действия должна была случиться в Украине, а противовес этой истории - в Австрии. Две параллельных катастрофы. Довольны ли австрийцы результатом? Я лично доволен тем, что в финальной версии картины нет компромиссов: ни с продакшеном, ни со зрителем, ни с самим собой. В фильм вложили очень много сил и мыслей очень много людей. Мне кажется, что фестивальная история могла бы быть и ярче. Был Роттердам, Одесса, многие другие… Но в отличие от SickFuckPeople у этой картины есть прокат – в Австрии она, как ни странно, ещё идёт в залах. Мы рассчитывали на две недели, а тут уже больше шести… Но в то же время этот фильм не сделал проще мою жизнь. Ни в карьерном, ни в финансовом смысле. Ко мне не ломятся продюсеры. С другой же стороны, все люди и компании, с которыми мне хотелось бы продолжить работу – они все на борту. Следующий сценарий уже есть, но он пока в форме поэмы. В Ugly мне вообще очень часто мешали любые слова. Они приземляли, давали неправду. Но к диалогам волей-неволей придётся прийти. Хотя и не уверен, что приду к классическим сценариям. Но диалоги будут ближе к документалистике. И ещё одна штука с диалогами – мне нечеловечески хочется убрать из них всю смыслообразующую составляющую. Мне хочется, чтобы можно было смотреть фильм без субтитров. Чтобы слова и реплики работали музыкально. Чтобы сцена и конфликт между людьми могли функционировать не только на бла-бла. Или за счёт чего-то совершенно другого – как тот же день рождения. В принципе, там много текста, но он как бы не слышен, потому что конфликт совершенно в другом – в балканском танце и в Бахе. Рабочее название у будущего фильма пока что «Утопия». Пока что проект на этапе попытки финансирования. На этот раз мы планируем снять весь объём в Киеве. Теперь мне это уже можно, потому что я заявлен как австрийский режиссёр для австрийцев, и в этом смысле получаю полную свободу. Я член австрийской гильдии режиссёров, у меня там два фильма, свои продюсеры и так далее. Но снимать я хочу в Украине.