Седрик Клапиш: говорите о серьезном, смеясь.

Корреспондент kino-teatr.ua побывал на пресс-конференции Седрика Клапиша в парижском отеле Intercontinental Paris Le Grand.

    СК. – Когда я 13 лет назад снимал «Испанку», я никогда не думал, что она станет началом трилогии. И когда мне задавали такие вопросы, я еще 2 года говорил «нет», мне казалось странным продолжать эту историю. Но потом мне показалось интересным продолжить работу с этими актерами, и я снял «Красоток» в том же духе, что и «Испанку» - очень спонтанно. А вот после «Красоток» я уже думал о продолжении, но решил подождать 8 лет, прежде чем снять следующую ленту из этой серии. Но этот фильм должен был быть снят по-другому, в иной манере, не такой спонтанной, в какой снимались первые две ленты трилогии. Это представлялось логичным – хотя бы потому, что главному герою Ксавье в «Головоломке» уже 40 лет, и его жизнь более контролируема, более спокойна. Он стал более зрелым, и я тоже должен был работать более зрело, более продуманно. Так что «Китайская головоломка» этой продуманностью и отличается от предыдущих лент.

    СК. – Я не знаю. Пока не знаю, хорошая ли это идея еще через 10 лет снять еще одну картину с этими же героями. Наверное, мне следует взять паузу, подумать, дать времени пройти.

    СК. – Думаю, что дело не в этом, ведь все же понимают, что Одри Тоту – это не Мартина, Ромен – не Ксавье, а Сесиль – не Изабель. Это всего лишь персонажи, созданные мной, а им нравится следить за их изменениями и воплощать их на экране. Им самим интересно, кем они станут, и это любопытство сродни тому интересу, с каким зрители следят за эволюцией персонажей в телесериалах.

    СК. – Я думаю, что эти три фильма рассказывают о глобализации и о том, что это поколение живет в открытом мире. А Нью-Йорк для меня – столица этого глобального мира. Нью-Йорк – это срез всего мира: здесь намешано больше всего народов, больше всего разных культур, разных языков. Больше, чем в Шанхае, больше, чем в Лондоне. Даже быть иммигрантом в Нью-Йорке это не тоже самое, что быть иммигрантом в Париже или Лондоне. И мне было значительно интереснее погрузить свою историю, которая так много говорит о путешествиях и смешении, именно в Нью-Йорк.

    СК. – Сначала немного о Нью-Йорке: для меня он еще и потому особенный город, что я там учился в киношколе, когда мне 23 года. И это – еще одна причина, по которой я выбрал Нью-Йорк: до этого я там снимал лишь короткометражные студенческие работы, и мне было интересно снять настоящее большое кино в этом городе. А отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что самым хорошим местом съемок была Россия: в Санкт-Петербурге было проще всего снимать, наверное, из-за дружелюбных людей, которые так хотели нам помочь. А самым сложным местом для съемок был, без сомнения, Нью-Йорк: хотя бы потому, что в этом городе снято столько отличных фильмов, что снять его как-то по-другому очень и очень сложно. Да к тому же это очень дорогой город, и профсоюзные правила там намного жестче, чем во Франции, и с их группой было очень сложно работать.

    СК. – Я начал писать сценарий, исходя из того, что Ксавье и Венди все еще вместе; я думал, что это будет история о том, как они вместе начинают стареть, счастливы ли они вместе, как они воспитывают своих двоих детей. Но примерно через неделю я понял, что мне нечего об этом сказать, что трудно рассказывать о счастье. Для истории нужны проблемы, конфликты, нужна драма. Как простой человек я понимаю, что все ищут счастья, но как сценаристу мне понятно, что нужны проблемы. Кино – это, безусловно, зеркало жизни, но и своего рода увеличительное стекло: рассказывая достаточно короткую историю, вы вынуждены драматизировать ее. И, кстати, это – еще одна тема фильма: Ксавье неслучайно стал писателем – он пытается проживать свою жизнь и эту жизнь описывать.

    СК. – Мы с Роменом хорошие друзья, и я старше его на 13 лет, так что я постоянно говорю ему: «Знаешь, у меня есть целых 13 лет, чтобы подумать над тем, что значит быть твоего возраста». А 40 лет – это очень важный возраст. В 40 вы уже не молоды, но еще и не стары. Так что фильм и об этом: о том, что вы можете начинать чувствовать себя старым, хотя вы все еще молоды.

    СК. – Знаете, в фильме была еще и сцена с Ницше, и я очень жалею о том, что ее пришлось вырезать при монтаже (смеется). А если серьезно, то я изучал философию до того, как поехал учиться в нью-йоркскую киношколу. И все эти сцены с философами – это дань моим воспоминаниям о ночной зубрежке трудов разных философов. Мне очень по душе высказывание Шопенгауэра, в котором он сравнивает жизнь с вышивкой: в молодости вы видите ее лицевую, красивую сторону, а в старости – обратную, не столь приглядную, но которая дает вам возможность понять, как это все сделано. И мне очень нравится эта его идея, особенно в условиях современного общества, которое слишком упорно навязывает идею о превосходстве молодости, о молодости как единственной ценности в жизни. А возвращаясь к немецким философам, скажу, что еще один мой замысел состоял в том, чтобы создать неожиданный комический эффект, показывая Шопенгауэра или Гегеля в комнатке Ксавье в Китайском квартале Нью-Йорка – их появление там не совсем очевидно. И я думаю, что это хороший способ говорить о жизни – брать серьезные вещи и превращать их в комические.

    СК. – Да, одной стороны, мы теряем спонтанность, мы начинаем больше думать. И еще дело в том, что с годами с нами все меньше вещей случаются впервые. Но это не значит, что жизнь и любовь становятся менее романтичными – они романтичны, но по-другому. Но очевидно, что любовь в 15 лет вы переживаете не так, как в 25 или 40 лет. Любовь другая именно потому, что и вы другие, и если она не столь неожиданна и спонтанна, это не значит, что она менее романтична или сильна.