Со съемочной площадки фильма

— Мне нравится мир величиной с почтовую марку. В данном случае наш аэродром — почтовая марка. Александр Владимирович так ответил на мой вопрос о том, почему после лаконичной “Кукушки” с тремя главными героями он снимает многонаселенный фильм, где героев — 40, и каждый не просто так, а со своей историей. Он сказал это на съемочной площадке под Великим Новгородом, где для его новой картины выстроен целый военный аэродром образца 1943 года.

А актерам, как говорит Анастасия Немоляева, играющая в “Перегоне” библиотекаршу-переводчицу, вокруг которой кипят шекспировские страсти, Рогожкин разъяснил, про что кино, так: кто-то подсчитал, сколько люди провели на той войне в боях — только 3% из всего времени стреляли-воевали, а остальное — переезды, житье-бытье. “Фильм именно про это. Рогожкину интересен человек”, — не сомневается Настя.

“Аэрокобры” и особенности национальных туалетов

Съемочная площадка — в 25 километрах от Великого Новгорода: не доезжая деревни Борки, повернуть на Сергово, и дорога сама приведет на полузаброшенный аэродром, который почти на два месяца стал “краем земли” — Чукоткой. По сценарию почти все действие происходит на чукотском аэродроме, куда американцы по ленд-лизу поставляют для наc “Аэрокобры”.

— Хотя бы знали, как встречать. И вместо водки вина привезли, — хмыкает лейтенант Лисневский (Даниил Страхов), когда выясняется, что в составе эскадрильи союзников немало союзниц. Наши-то орлы поначалу приняли всех подряд за свойских парней и, не стесняясь, общались с ними на равных — что на взлетной полосе, что в туалете. Итальянская журналистка Кэтрин Инноленте, которая играет американского лейтенанта МакКлейн, хохоча, вспоминает:

— Нас-то специально не предупредили, чего и как, чтоб мы натурально удивились. И когда лейтенант Очко — его играет Олег Малкин — вдруг вытащил палку... Ну такую, настоящую, деревянную, но как будто... Ну вы, понимаете...

Кэтрин, или, как ее в съемочной группе называют, Катя, заливается смехом, показывая, какие у них с Сарой Ригли — канадской студенткой, играющей летчицу Типпи, — были глаза.

Кэтрин и всех остальных “союзников” ассистент по актерам Наташа Титова нашла в питерском баре на Миллионной, где любят собираться иностранцы. Есть среди них и настоящие американцы, которые, в отличие от Кати, уже 12 лет в России живущей и щебечущей по-русски так, что не остановить, по-нашему совсем не понимают. Тогда Катя, выбравшая себя в бригадиры, выступает в роли переводчика.

— Извините, — тихим голосом прерывает увлекательный Катин рассказ Рогожкин и смотрит выразительно: нужна помощь — объяснить американцу Крису, что он должен сейчас делать. Александр Владимирович в работе оказался таким, как его описал однажды Виктор Бычков: единственный режиссер, который никогда не кричит на площадке и уж тем более не ругается матом. Кстати, первое, чему научили местных, борковских пацанов, набранных в рабочие на площадку: разучили разговаривать матом.

— Крис с утра радуется: “Сегодня буду играть со свининой!” — сообщила Катя, убегая к режиссеру.

И все это — на фоне дождя, зарядившего с самого утра, переходящего от мелких брызг до ливня и снова — в морось. Снимали, когда успокаивалось. Когда лило, Рогожкин думал. Ходил под навесами, молча глядя в мокрую землю, и думал. Он и с группой так общается — молча, слова используя в случае крайней необходимости. Даниил Страхов, когда мы разговорились, пожаловался: “Как я должен понимать, когда он не говорит, не объясняет?.. Но потом притерлись, и я понимаю”. Все понимают. И обстановка на площадке всегда спокойная, что бы ни случилось. Вопросов “когда же обед?” и жалоб на то, что смена затянулась, здесь не слышно. И все делается четко, быстро, без суеты. Второй режиссер Инна Горлова, которая с Рогожкиным работала еще на “Особенностях национальной рыбалки”, пояснила: “Как можно подводить человека, который не повышает голоса?..” Свинина и Серебряков

Но вернемся к нашим свиньям. В прямом смысле слова. В “Перегоне” их снимаются две — крошка Кузя (живого веса — пара килограммов) и толстый боров, имя которого еще не известно, потому что очередь до него не дошла. Кузя мерзнет на ветру. Между дублями дрессировщица Саша кутает в телогрейку своего худющего мини-пига, посаженного на диету: бананы, киви — чтоб не рос. Кузе уже 8 месяцев. В июне он “играл” на Кольском полуострове, в первой экспедиции — там снимали окрестности чукотского аэродрома. Фотограф Сергей Лысов, который фиксирует каждый шаг на площадке, показал свои снимки из Заполярья — красотища невероятная, в тех же краях Рогожкин снимал “Кукушку”. В Заполярье Кузя простудился, его долго лечили, переживали и теперь особенно берегут — в солнечные дни даже мажут кремом от загара прозрачные ушки, чтоб не сгорели.

Суеты вокруг Кузи (по роли — Тарасика) столько, что Рогожкин даже как-то пошутил: “Ну что, Кузю сняли, теперь давайте Серебрякова — для перебивки”.

Вся группа долго веселилась и потом, как только крошку-свинью снова привезут — а у Кузи “роль” большая, появляется он часто, — кто-нибудь да вспомнит: “Кузя здесь, а где Серебряков?”

У Рогожкина на площадке, как в его кино, смешное рядом с трагичным. То есть как в обычной жизни — есть всё. У Алексея Серебрякова роль человека, озлобленного на всех после того, как у него сломалась жизнь. Кадровый офицер Юрченко в результате неких событий, о которых прямо не говорится, оказывается сослан в начальники аэродрома на краю света. Но посреди нешуточных схваток Юрченко с людьми нет-нет да и мелькнет: “Почему опять свинья на аэродроме?!”

Поросенка заказал повар Ромадановский (Юрий Орлов), чтобы откормить и порадовать свининкой союзников. У Ромадановского тоже та еще судьба — один из талантливейших наших конструкторов после того, как попал под 58-ю, как под каток, отказался от своего прошлого и стал поваром.

В день, когда я приехала на площадку, снимали сцену, когда Юрченко “победил” свинью — Тарасика отдали американцам как есть — маленького и не на блюде, а повизгивающего и поджимающего хвостик.

Американские летчицы выстроились под фанерным крылом “Дугласа”. Политрук Свист (Юрий Ицков) отдает Тарасика, библиотекарша объясняет, что это презент, союзники с хрюкающим подарком поднимаются по трапу в самолет. Маленького розового друга провожает похожая на непоседливую лису собака Муза (в жизни Веста). То Веста не вовремя попытается подпрыгнуть и ухватить шутки ради Тарасика за поджатый хвостик, то союзники “проспят” свой выход. Один дубль, второй, третий... До тех пор, пока все не сработают как часы. Анастасия Немоляева специально для этой роли начала учить английский:

— Все можно сыграть. Но я взяла учителя и стала серьезно заниматься, а не просто заучила фразы, которые произношу.

Да, получается естественно. Пока не было сцены с ее участием, Настя, если прекращал лить дождь, наблюдала, как снимают других и охотно делилась впечатлениями:

— Я думаю, мне запомнится необыкновенно домашняя атмосфера на площадке. Я всегда волнуюсь перед работой в новой группе. Сейчас тем более переживала, потому что давно не снималась... А тут приехала и сразу поняла — мне рады, хотя сценарий писали на другую актрису. Я более мягкий человек, чем моя героиня. Но Александр Владимирович никогда не будет натягивать чужой характер на артиста. Он все равно будет идти от психофизики актера, от его душевного состояния. И мы что-то меняем... Знаете, мы здесь по старой доброй традиции каждый сотый кадр отмечаем — режиссерский, операторский. Сейчас эту традицию далеко не все соблюдают. Вчера отмечали 600-й, актерский. Весело было очень. Кельчин Роман Григорьевич сказки на своем языке читал — так смешно, жалко вы не застали.

Сказки народов Севера и самолеты

То, как Рогожкин искал чукчей и эскимосов, это отдельная история. Ассистент по актерам Наташа Титова специально ездила на Съезд малочисленных народов Севера, перезнакомилась там с массой людей, пока по цепочке не вышла сначала на Кельчина, который оказался по национальности хант, а потом и на главное чудо на площадке — Алешу Петрова. Папа у Алеши якут, мама — ульч, а сам Леша — коренной петербуржец. У Рогожкина он играет смышленого чукчу Васю, который работает на аэродроме техником, а так он учится в Институте народов Севера им. Герцена на культуролога. На площадке Леша очень старается, но получается у него все медленно. Группа ждет. Первое, от чего Лешу отучил Рогожкин: не вставлять после каждого слова “чик”.

В тот дождливый день Леша играл то, как он из скрюченного состояния должен разогнуться и поползти. Захотелось любознательному чукче посмотреть Америку — хоть из ящика в щелочку, подкупил американского коллегу, тот его в ящик и забил. А обратный вылет аж на сутки задержали. Первый дубль, второй — никак у Леши не получается согнуть ноги, как надо. Оператор Андрей Жегалов не выдержал, взял веревку и за “шесть секунд” замотал ему ноги. Сняли. Развязали. Следующее задание — ползти.

— Леша, медленнее, медленнее, — просит его Рогожкин.

А Леша уже ушанкой уперся в камеру. И так — неоднократно.

— Леша, мы тебя сейчас резинкой к бочкам привяжем, чтобы скорость твою снизить, — обещает ему Рогожкин и переходит к другой сцене. К Леше вернутся позже, пусть пока отдохнет...

На следующий день проглянуло солнце, и снимали самолеты — они летали у нас прямо над головами: один круг, второй, третий, и так весь день. Ощущение было такое, словно ты оказался внутри то ли компьютерной игрушки, то ли еще какой виртуальной реальности. Поверить, что все по-настоящему, несмотря на то, что “Яки” были самые что ни на есть натуральные, почему-то было сложно. Наверное, потому, что это кино, как говорит режиссер и не сомневаются актеры, — не про самолеты, а про любовь. Но про любовь я рассказывать не буду, ее вы увидите на экране.

А съемочная площадка — это тоже модель мира.

Если б таким был мир...